Владелица пяти приютов для собак Дарья Тараскина говорит все, что она думает о людях
Все пять приютов Дарьи Тараскиной содержатся на ее личные средства. Она не сразу соглашается на встречу со мной — не любит журналистов. На миллионершу Дарья не похожа. На женщину, способную справиться с собакой крупных размеров, — тоже. Она — маленькая, скромно одетая блондинка.
— Вы знаете, какое у меня в последнее время ощущение от СМИ? «Бей жидов, спасай Россию», — говорит она, усаживаясь за маленький столик напротив меня, а я не понимаю, при чем тут жиды, если мы собирались говорить о собаках. — Идет человек по улице, видит — еврей. И в гетто его. Так было раньше. А сейчас идет человек, видит — собака. И ее тоже в гетто, в свое, собачье.
— К чему вы это?
— К тому, что сегодня видела репортаж… А журналисты очень часто поднимают эту проблему, как будто специально ведется такая пропаганда с очень нехорошим оттенком. «Они нападают! И что мы будем делать весной, когда у собак начнутся свадьбы»… Как будто это — не собаки, а какие-то мартовские коты, честное слово… У собак течка бывает регулярно и не зависит от времени года. И суть всех репортажей сводится к одному: сначала собак надо убрать, потом снова убрать и еще раз убрать…
— О чем был репортаж?
— О создании поселения для животных в Калужской области. И все — «за», депутаты тоже «за»… И сейчас начнется очень страшная пропаганда «за».
— Что в ней страшного?
— Старушечки, кошечки и собачки должны быть выселены в экопоселение, а деньги от сдачи квартиры пойдут на их содержание. Как это назвать?Системой выдворения в гетто? Только в роли изгоев у нас сейчас выступают несчастные нищие, которые поделились с собакой последним куском хлеба.
— Говорят, что вот это «поделились» и является главной проблемой. Собак прикармливают, в результате их популяция растет…
— Эти бабки, подкармливающие собак на свои несчастные гроши, нас охраняют — сытая собака на человека не кинется. Как это назвать? Я слово не вспомню…
— Геноцид.
— Да! Натуральный геноцид, — Дарья закуривает сигарету и делает заказ вышколенному официанту. Шикарная обстановка ресторана мало подходит для разговоров о геноциде. — Только не по национальному и не по религиозному признаку. Это — искоренение всего доброго в человеке, человека в человеке.
— Дарья, давайте честно. Вы же тоже ненавидите? Людей… Бытует мнение, и я сталкивалась с ним не раз: с собаками возятся только отморозки, которые либо людей ненавидят, либо всего мира боятся…
— Людей не люблю, — помолчав, говорит она. — А почему нет? Что они — люди — сделали хорошего? Есть люди, у которых можно поучиться, и я благодарна им за это. Но должна ли я любить человека только за то, что он человек? Я не христианка в таком уж понимании этого слова. К сожалению, я имею дело с подонками от рода человеческого, которые выбрасывают собак, а я их собираю. Я знаю, где-то там, — она указывает рукой в неопределенном направлении, — есть вторая половина людей, которые увидели и помогли. Но мне-то они не звонят. Я им не нужна — они приняли решение быть добрыми, они взвалили на себя эту ношу добра и ее несут. Вчера мне позвонил мужчина: «Хочу сдать собаку». Ну, во-первых, это слово «сдать»… Что сдать? Металлолом? Макулатуру? У меня только такие ассоциации с этим словом. Начинаю говорить и выясняю, что звонит мне заводчик шарпея, у которого сука-мать заболела. Он начал ее лечить, помучился полгода, не получилось. А теперь хочет, чтобы ее полечила я.
— Он собирается ее потом забрать?
— Нет. Зачем? У него остались молодые суки от нее же. Извините, а почему я? — Дарья отодвигает от себя тарелку с лингвини. — Вы сами приняли решение ее завести, она вам приносит доход. И каким же боком я должна за нее отвечать? А вы знаете, что лечить животное сейчас — дорогое удовольствие. Ветеринары, ветклиники не знают меры. Что такое двадцать, тридцать тысяч за операцию?.. Ему дорого! Он не хочет! За что мне любить людей? А вы знаете, какую мы вчера собачку подобрали? Рассказываю: аб-со-лют-но слепой, очень старый пудель, без зубов и с онкологией. Он не в состоянии сам потеряться, потому что еще и глуховат, и когда рядом чувствует ногу, просто боится от нее отойти. Естественно, его выкинули — поставили рядом и быстренько от него сбежали…
— Вы возьмете девочку-шарпея?
— Нет… — по ее лицу я вижу: она знала, что разочарует меня ответом. — Нет, не возьму. Я ему сказала: «Подумайте… Она ваша, и это ваше решение, ваша ноша, ваш грех. А ваши долги на себя брать не буду». В таких случаях мне часто говорят: «Неужели для того, чтобы вы взяли, нам нужно выкинуть животное на улицу?» Но не факт, что оно встретится мне на дороге. Мне встречается лишь одна сотая часть того, что есть. И специально по вашему району я кататься не буду.
— Вы же добрая. Почему кого-то берете, а от этой отказываетесь?
— Мне очень больно, — говорит она, и на какой-то миг в ее глазах мелькает выражение, какое я видела у собак в ее приюте. — Мне очень больно, потому что эти животные больны. И человек не имеет права их выбрасывать. Он не имеет права выбрасывать старика, ребенка или больного. Если они не нужны тебе, то почему должны быть нужны какой-то нянечке, которая работает за пять рублей? Какой-то воспитательнице, которая постоянно думает о том, что ее личная жизнь не сложилась? Или государству, которое ворует? Кому он нужен, твой ребенок, твой старик, твоя собака?! Кому, кроме тебя?! Да и сам ты потом не будешь нужен — перейдешь в категорию слабых. Так бездумно вести себя для того, чтобы потом с тобой поступили так же…
— Собаки кусают людей, мстя за то, что когда-то их выбросили?
— Бездомные собаки — не ди-ки-е. Достаточно двух-трех выброшенных домашних, которые не будут бояться человека и попытаются ему мстить. Есть приметы, отражающие состояние общества. Например, примета любой войны — рождение большого количества мальчиков. И есть другая примета: чем больше покусов, чем больше выкинуто, тем больнее общество. Сами собаки не злые, они злобу в себе не аккумулируют.
— Они ее отражают?
— Они ее отражают. Единственный выход — быть добрыми. Только доброта сможет остановить агрессию. Люди не любят разбираться в причинах. Они видят только картинку по телевизору — «они кусаются»… Люди не умеют разговаривать с собаками. Однажды я зашла в дикую стаю. Я понимала, что работаю против правил. Я была одна, но мне нужно было забрать щенков, потому что стая начала увеличиваться бешеными темпами, — Дарья складывает перед собой руки. Я замечаю на них шрамы. — У меня была большая сумка через плечо, и я клала щенков в нее. Они визжали. Собаки отбивали у меня своих детей. Знаете, что делает стая ворон, когда хочет убить кошку? Загоняет ее на дерево, на самую тонкую ветку, две птицы спереди ее отвлекают, а третья заходит со спины, клюет, кошка разворачивается, теряет равновесие и падает вниз. Собаки действовали по тому же принципу — заходили со спины. Все это время я разговаривала с ними — ругалась, орала, плакала, у меня постоянно менялся тон, интонации. Это был спектакль одного актера. Но публика могла меня наказать за то, что я ворую ее детей. Я говорила им: «Я понимаю, что делаю вам больно»… Я вышла из стаи, собаки провожали меня до проезжей части.
— То есть они вас поняли? Поняли человеческий язык?
— Ну, я же не буду считать себя такой уникальной, — отвечает она. — Собаки понимают наш язык, а мы их — нет. У собаки есть ум и есть душа. Человек ей столько плохого сделал, а она прощает. Вы видели Тигра, вы знаете его историю. Это — животное, которое человек специально родил и воспитал для того, чтобы оно охраняло и убивало ради него. На его душе остались шрамы… Такие же оставляет на людских душах война, и они всю жизнь живут с ними. А Тигр простил человека, хотя с тех пор прошло всего два года… Я помню, как в 90-х годах мы пришли на разоряющийся завод ЗИЛ и брали собак. Там были собаки, охранявшие по ночам корпуса. За каждой собакой числилось по четыре-пять трупов — «кто не убежал, я не виноват». Они были брошены, а врач побоялся прийти и их усыпить. Мы брали их вдвоем с шестнадцатилетней девочкой. Другие боялись. А у молодежи крышу сносило — мы такие крутые. Это возрастное — отсутствие тормозов.
— Дарья, объясните мне, что такое «мы брали собак»?
— Приехали вдвоем на машине, а они через забор на нас швыряются…
— У вас тоже тормоза не работали?
— Работали. Моими тормозами стало время. То есть я должна была потратить больше времени на уговоры. Девочка хотела сразу войти, я не позволила. Уговорами мы усыпили их бдительность, а дальше — сноровка.
— Сколько лет вы занимаетесь собаками?
— Двадцать пять. Я занимаюсь всеми животными.
— Почему вы так реагируете на журналистов?
— Потому что по собакам в СМИ перебор.Как будто специально проплаченное вдалбливание в мозги. Обыватели не умеют правильно оценивать информацию. Они принимают ее только в виде рекламы — надо жрать стиморол и ходить в хаггис… Если человеку каждый день говорить, что он свинья, он когда-нибудь хрюкнет.
— На въезде в ваш приют я заметила очень дорогие машины. Первая мысль — здесь на животных делают деньги…
Дарья улыбается. Кажется, мой вопрос ее даже обрадовал. — Так вот, если я не буду иметь этих приютов, то у меня будет гораздо больше таких машин и всего другого.
— Откуда у вас деньги?
— Муж работает.
— Для того чтобы обеспечивать такие приюты, он должен быть, по крайней мере, мини-олигархом.
— Он и есть.
— А вы не похожи на жену олигарха.
— А я вообще не похожа на клан новых русских. А я и не должна. Я не пребываю в том кругу, он мне не нужен. Я сложилась задолго до того — когда ходила на две работы в драных сапогах и у меня было двадцать собак, которых мне завтра было нечем кормить. Я через все это прошла. Деньги попали ко мне, когда они уже не могли меня испортить.
— Потому что вы общались с собаками?
— Нет, — говорит она, затягиваясь сигаретой. — Это генетика. Это семья и это воспитание… Доброта никогда не планируется. Кому-то ты окажешь помощь, а кому-то — нет. Потому что в данный момент эмоции могут не сработать. Но когда ты идешь мимо, и тебя цепляет взгляд, заглядывает тебе в душу, и ты чувствуешь его всем своим существом… И ты уже не можешь пройти мимо и идти дальше, не замечая…
— Человеческие взгляды заглядывали вам в душу?
— Никогда. Однажды я шла по переходу. А там дети — свернулись в комочки, и похожи на собак, которые поджали хвост. Говорю им: «Нельзя вот так — в помойке. Садитесь в машину». Им, видимо, было совсем хреново, потому что они сели. Привезла их к себе в приют. Предупредила: у меня не забалуешь — у вас будет чистая постель, одежда, еда, но два часа в день вы будете работать — собачек и кошечек чесать. Мои сотрудники баню натопили, давай у ребят вшей выбирать. Прониклись. Няньками стали. Я от них такого не ожидала. Первый сбежал на следующий день. Второй воровал, бегал по деревне, рассказывал, что его у нас бьют. Сагитировал местных мальцов клей нюхать. А ребята переживают… Гоняются за ним, как за потерянной собачонкой. Я ему сказала: «Я тебя предупреждала — ты должен принять правила игры. Ты мне наврал, ты оболгал и обворовал людей. В последний раз дай честное слово…» А он смотрит на меня тупыми глазами и говорит: «Я ж не человек, я шваль подзаборная»… Посадила его в машину и выкинула там, где взяла.
— Вы думаете, он был в состоянии понять и принять правила игры?
— Я знаю, что халява в жизни портит раз и навсегда. Раз и навсегда, — рукой Дарья описывает в воздухе крест, будто ставит его на ком-то. — С какой стати чужая тетя будет ему что-то дарить? Было время, я бомжей подбирала. Едешь по дороге, а «оно» валяется на обочине. Беру его в машину. Как тебя звать? А он все кличку называет. А я до имени-отчества допытываюсь, заставляю вспомнить, что он — человек. Говорит: «Знаю. Вы меня на органы везете». «Слушай, мужик, ты все свои органы давно пропил. Они только спиртовой банке нужны»… Раньше я представить себе не могла, что хозяин возьмет своих щенков и выбросит. Двадцать лет назад не было такой безответственности. Раньше у людей было терпение…
— Почему сейчас его нет?
— Не знаю. Обнаглевшая нация, — эти слова она говорит в сторону, и мне кажется, жалеет, что их произнесла. — Тогда люди много страдали…
— А сейчас нас портит высокий уровень потребления?
— Равнодушие, как и диабет, — болезнь благополучия. Сытый голодного не разумеет. Тогда люди помнили войну, страдание, боль…
— То есть для того, чтобы быть добрым, надо пострадать?
— Пока ты сам не почувствуешь голод, как ты поймешь голодного?
— Значит, на нашем поколении надо поставить крест? Если все будет хорошо, добрым ему не стать?
— Нет. Они живут. Они живые. А жизнь еще поцарапает каждого. Человек попадет под машину, в больницу, потеряет близкого, и тогда он поймет и примет чужую боль.
— Я заметила, что владельцы породистых собак не любят дворняг. Это так?
— А я вам скажу почему, — она придвигает к себе тарелку давно остывших лингвини и начинает накручивать их на вилку. — Когда своей породы не хватает, нужно выдвинуться за счет породистой собаки. Ты думаешь, она у тебя на поводке, а на самом деле — ты у нее. Она помнит десять своих поколений. А ты вообще что такое? Ты — раб, не помнящий своего родства, не помнящий прошлого, не знающий настоящего. Ты хочешь выдвинуться за счет породистой собаки, дорогой машины, красивой жены…
— А сам — дворняга?
— Шавка, — поправляет меня Дарья, и в этот момент я резко ощущаю, что она может быть не только очень доброй.
— Ваши сотрудники говорят, вы никогда не плачете. Это так?
— Недавно я плакала. Когда узнала, что американские биологи, получившие Нобелевскую премию за то, что обучили орангутангов, шимпанзе и горилл понимать человеческий язык и излагать свои мысли, отправили обезьян на смерть, когда те перестали быть им нужны… Обезьяны плакали, потому что все понимали…Что мы делаем? Мы не хотим видеть свое отражение в зеркале и разбиваем его…
— Разбитое зеркало — плохая примета.
— Людям это отразится ужасно. Настолько отрываться и убивать все живое вокруг себя… Бытует мнение: бездомные животные реже болеют, у них сильный иммунитет, они выживают в любых условиях, а у кошки семь жизней — можно ее избить, а она оживет. А ежики едят яблоки. Люди живут, как в сказке. А ежику яблоко и не надо… Ведь написано в Библии: «не убий». Ведь не написано, кого не убий! Вот не написано! Кто, по совести, дал тебе право взять чужую жизнь?! Кто?! Академик Лихачев сказал: я живу за себя и за того парня, потому что кто-то у того парня жизнь забрал. Он чувствовал свою моральную ответственность за то, что надо делать больше и лучше. А мы пытаемся убрать тех, кто нам мешает. Я пришел. Я — человек. Это — вырождение нации. Нации, которая была самой читающей, самой тонкой, самой нежной на эмоции. Как быстро смогли убить эту нацию… Мне страшно. Я боюсь гетто.
— Выхода нет?
— Есть. Надо быть добрей. И стерилизовать своих сук.В моих приютах только двадцать процентов диких животных. Остальные родились дома.
— Значит, главная проблема — выброшенные животные?
— Главная проблема — их хозяева.
Марина АХМЕДОВА
http://www.novayagazeta.ru/society/50087.html
